Журнал "Родимый край" №55, 1964 г., Франция.
Н.Е.Ермаков
сообщает "прозвища" некоторых донских станиц. В своем письме он горько
сетует, что многое уже позабылось, а многие казаки из последней эмиграции
вообще их никогда не знали. Каждое "прозвище" ("дражнение") имеет свою
историю, а некоторые из них существовали в стихах, но к сожалению очень
мало из них было записано. А нам следовало бы сохранить эти образцы
народного казачьего эпоса, созданного простыми казаками, часто
неграмотными, но обладавшими несомненно талантом и в котором так ярко
проступает народный казачий юмор.
Некоторые из прозвищ имеют не
совсем цензурный характер, такие слова будем заменять многоточием, а
читатели уж сами догадаются.
Ниже помещаются "прозвища".
Аксакайская - "Сюзьму в чулке держали,"
Баклановская - "На баране бурдюк перевозили через Дон,"
Богаевская - "Лапшу в самоваре варили,"
Верхне-Кундрюческая - "Воробьи,"
Владимировская - "Огарки,"
Вешенская - Куцая," или "ломохвостая" (кобель упал сколокольни и отбил хвост),
Голубинская - "Капуста,"
Граббевская - "Мил не мил, а кушать надо" или "твой желтый, мой желтый,"
Гниловская - "Попа вентером поймали",
Грушевская - "Бугаи колоколами трезвонили",
Гундоровская - "Телушку ......",
Еланская - "Козлы",
Есауловская - "Хорь курей подушил",
Екатериненская - "Верблюды",
Ермаковская - "Бугай",
Елизаветинская - "Сом на паперти ощенятился",
Егорлыцкая - "Поп шибанул крестом по стрепету",
Золотовская - "Бугаи",
Иловлинская - "Цыгане",
Кагальницкая - "Жареная картошка",
Кривянская - "Седлайте каюки, рак морской угнал табун донской",
Каргальская - "Гуси",
Кочетовская - "Лыско няньку .......", Константиновская - "Лягушек треножили",
Камышовская - "Свинье рвали щетину",
Каменская - "Сучка в башлыке ощетинятилась",
Кумшацкая - "Цыгане",
Качалинская - "Под-доска",
Калитвенская - "Верблюдка",
Казанская - "Чапура в речке клевала лягушек",
Каргинская - "Цыгане",
Кременская - "Мусат" (железка, об которую ударом кремня выбивают скры - служит для получения огня),
Краснощековская - "Лягушка",
Котовская - "Смех не грех - веселись, пока не поздно",
Кумылженская - "Моськи",
Луганская - "Галка",
Милютинская - "Свинячий паспорт",
Митякинская - "Козу .....",
Мигулинская - "Ежами юрт пахали",
Морозовская - "Овечка глубокая",
Мариинская - "Суслики" или Сучку Долотина на сборе пороли",
Манычская - "Селезень бабе ..... откусил",
Новочеркаская - "Медведь тройку угнал",
Ново - Николаевская - "Барбалы на сходе ....",
Нижне - Кундрюческая - "Сом на паперти ощенятился",
Нижне - Чирская - "Пегая кобыла",
Николаевская - "Молоком стреляли",
Ольгинская - "Гур,гур,гур" или "Каркадил" общественного бугая угнал",
Орловская - "Хомут",
Пятиизбяная - "Чемодан" (попа в чемодане удавили",
Раздорская ( 1-го Дон. о-га) - "Ерш влез бабе ......",
Семикаракорская - "Дробина",
Старочеркасская - "Вакса",
Суворовская - "Пегая кобыла",
Трехостряванская - "Полстенка",
Тепикинская - "Смех не грех - веселись, пока не поздно" ( как Котовская),
Терновская - "Свинье вырывали щетину",
Усть - Белокалитвенская - "Теплошапки",
Усть - Быстрянская - "Сова",
Филиповская - "Кошка",
Хомутовская - "Гужары",
Цымлянская - "Милашка",
Чернышевская - "Ножницы".
Пятиизбянская.
Как известно, в станице Пятиизбянской много казаков старой веры. А старообрядческие попы преследовались еще со времен Никона...
Вот
как-то узнало начальство, что у пятиизбятинцев появился
старообрядческий поп. Наехало следствие. Что делать? Пока шли розыски,
казаки спрятали своего попа в большой чемодан...
- Иде ваш поп? – запрашивают из комиссии.
- А не знаем! Был – это верно, а иде сейчас знать не знаем и ведать не ведаем... – отвечали казаки.
Покрутились-покрутились
приезжие, там сям посмотрели: глядь сюда - нету попа, глядь туда – тоже
нету. Так и уехали, не солоно хлебавши.
Казаки, радостные, к чемодану...
- Вылазь, Отец родной, на свет Божий! Поди истомился, страдалец...
Открыли чемодан, а поп в нем уже задохнулся.
Так и осталась за станицей Пятиизбятинской прозвище «Чемодан»...
Станица Нижне-Чирская. «Пегая кобыла».
Было ето годовъ
этакъ... Много этакъ годовъ тому назадъ. Жара стояла ужасная, однимъ
словомъ — лето. Жили себе казаки не такъ, чтобы здорово, не такъ, чтобъ
ужъ очень плохо. Мирно жили. Хлебъ уродился, все было во-время. Тишь и
Божья благодать.
Атаманъ станицы Нижне-Чирской былъ степенный
человекъ, разумный, каждому начальству угодливый. Выйдетъ вечеркомъ на
улицу въ синемъ своемъ чекмене — посмотрить направо, посмотритъ налево.
Кому подъ козырекъ возьметъ, кому поклонъ отдастъ. Лычки на емъ жаромъ
горели — новыя такiя. Съ каждымъ годомъ все сильнее блещутъ, такая,
стало быть, матерiя стоющая.
Посидить атаманъ на лавочке, да и
въ курень себе заворачиваетъ. Селъ какъ-то воть онъ и въ этотъ вечерокъ,
расправилъ усы, бороду медленно такъ, по важному, собирался уже на небо
взглянуть… слышитъ — бежитъ кто-то, отдувается. Добежалъ:
дедъ-пономарь. И только хотел что-то важное сообщить — въ это время
конный казакъ. Подлетелъ к атаманскому куреню, свалился на полномъ скаку
съ коня и къ атаману. Такъ и такъ: завтра архирей будетъ... къ
двенадцати часамъ. Едутъ въ коляскахъ, при шести коняхъ и съ
провожатыми. Забилось у атамана сердце. Приказалъ пономарю бить въ
колоколъ, сзывать всехъ въ Станичное Правленiе.
Загудела медь, пошли казаки изъ куреней. Собрались.
— Атаманы - молодцы. Завтра у насъ будетъ въ станице...
Атаманъ помолчалъ для весу и добавилъ:
— Архирррей.
Станичный писарь пояснилъ и разъяснилъ; —
— Архи-iерей... Его Высоко превосвященство.
Казаки заволновались и порешили всей станицей выйти его встречать.
Потомъ угостить Архипастыря постнымъ обедомъ, а при встрече палить въ
пушку Кто-то сказалъ, что сазанъ горой пошелъ, но Атаманъ прикрикнулъ на
рыбалокъ и трое изъ нихъ смотали смыкалки и обещались на зорьке поймать
рыбину.
Утромъ имъ долго несчастливилось и только къ девяти
часамъ у одного стало дюбать и онъ, съ подводами и съ помощью другихъ,
вытащилъ на берегъ большого осетра. Побежали к сказать Атаману.
— Рыбина вотъ такая-во. Што съ ей делать? Силы и росту аграмаднеющей...
Усмехнулся Атаманъ въ усы...
— Посадить, говоритъ, ее на куканъ и опустить опять въ воду.
Сперваначалу покажемъ Архирею ее живымъ, штобъ виделъ какая у насъ
животная водится, а ужъ потомъ и на обедъ подадимъ.
А тутъ
дозорные руками машутъ, въ кулакъ свистятъ, въ низъ съ колокольни
кричатъ. Посадили осетра на куканъ и побежали все на дорогу. Все бы было
хорошо, если бы не было у Нижнечирцевъ враговъ. Пока Атаманъ опирался
на булаву, а казаки толпились и благословенье принимали, не дремали
супостаты: заменили осетра пегой дохлой кобылой, забросили ее въ воду и
замели все свои следы — поминай, какъ звали.
А Атаманъ распинается:
— Извольте-де на землюшку сойти, къ борежку пройти, рыбинку, что вамъ на обедъ подадутъ, поглядеть...
Пришли все на берегъ. Приказалъ Атаманъ тащить куканъ... Казаки
кругомъ гордо улыбаются, вотъ-де у насъ уловъ — всей Области Донской
краса и назиданiе. Ухватились сразу четыре человека — дернули.
Осетеръ ни съ места.
— Зацепился... объясняетъ писарь Архирею. Подбавилось еще народу, опять дернули.
— Зацепился какъ, сказалъ снова писарь, не осетеръ, а акула!
Осерчалъ самъ Атаманъ. Положилъ булаву Нижне-Чирскую на травку, поплевалъ на руки, забилъ на затылокъ папаху — потянулъ...
— Раз-съ... Два-а-а...
У Архирея глаза разгорались:
— Жирная? — спрашиваетъ писаря...
— Такъ што очень жирная…
— Три!!!
И вытащили для Архирейскаго обеда пегую кобылу.
И всегда вотъ такъ: иностаничники подгадятъ (изъ зависти все!), сама же станица — самая безпорочная…
Станица Верхне-Чирская. «Таранка сено поела».
Въ станице Верхне-Чирской былъ лугъ для станичныхъ жеребцовъ. Сено,
которое косили казаки, они складывали въ стога. Лугъ этотъ заливало
водой, и оттого скирды ставились на высокихъ местахъ. Когда вода
сбывала, вокругъ каждаго скирда оставался мокрый кругъ отъ ушедшей воды.
Однажды Верхне-чирцы хватились сена, а его нетъ. Станица была строгая.
Устроили сходъ. Такъ и такъ, то да се.
— Сена наша пропало, чего быть не должно…
— По причине такой выбрать комисiю… Все честь честью.
— Произвесть дознанiе… Какъ ето такъ: сено было, а сычас его нетъ?
Казаки разгорячились. Выбрали несколько человекъ, что бъ съездили
на место происшествiя, разъяснили все обстоятельство. А наказъ дали
самый строгiй: все доложить въ точности, какъ и что и почему?
Сено растащили, конечно, проезжiе. А такь какъ они, по-видимому, вовсе
не торопились красть, а даже еще и закусывали, то на месте, где сложено
было сено, побросали обгрызанныя головки отъ тарани.
Комиссiя долго гуляла по лугу, строила всяческiя предположенiя, и, наконецъ… вернулась.
Ихъ встречаютъ и спрашиваютъ:
— Ну што?
— Да ничего вроде...
— Как ничего…
— Да такъ. Кругомъ мокро, а посередъ тараньи головы валяются...
должно тарань сено наше и поела... Подплыла... Известное дело... Голодъ
не тетка.
Станица Трехъ-Островянская. «Полстенка»
Базаръ въ техъ местахъ обыкновенно былъ в Качалинской станице и
казаки трехостровянцы ездили за семь верстъ, ежели что надо было купить
или продать. Сделали разъ въ их станице большую полость и поехалъ дедъ
въ Качалинъ ее продавать. Полстенка эта лежала на возу. Казакъ сперва
сиделъ на ней, а потомъ, соблазненный знакомцемъ, пошелъ выпить малую
толику, да и заговорился. Кто-то на базаре эту полстенку и скралъ. Когда
казакъ вернулся и глянулъ на возъ — нетъ полстенки. Онъ къ одному:
— Не видалъ ли ты, милъ-человекъ, полстенки моей?
— Нетъ...
— А ты, сынокъ, полстенки не видалъ ли? Вотъ такая-во. Беловатая...
— Нетъ, дяинька, не видалъ...
— Ста-аничники... закричалъ вдрутъ дедъ: ды какъ-же я въ станицу то
свою Трехъ-Островянскую покажусь-то? Ды кто-жа ето подшутилъ то?
Пошутилъ, ну дыкъ и отдайтя... Стаа-ни-чникн-и...
Толпа гудела
сочувственно, но полстенки такъ и не нашли. Всю дорогу ехалъ и плакался
дедъ, а кругомъ казачата-качалинцы бежали и орали во все глотки...
— Подстенка иде? Не видалъ ли ты, милъ-человекъ, полстеночки моей...
Уся станица Трехъ-островянская... И кто ее взялъ? Ггосподи, Царица
Небесная, заступница Усердная…
Станица Голубинская. «Капуста».
Ехалъ казакъ со службы. На радостяхъ, что скоро дома будетъ, и сынишку
къ груди богатырской прижметъ, и жену молодую обниметъ, и тыны
поправитъ, хозяйство подновитъ, — накупилъ онъ разнаго гостинцу. И жене,
и сыну, и всемъ, кто дорогъ былъ его казачьему сердцу.
— Вотъ — думаетъ — порадую домашнихъ…
Для жены же купилъ новые ботинки. Что это были за ботинки?! Форсу в
нихъ — бездна! Блестятъ, какъ жаръ. Нажмешь — скрипятъ. А ежели на ноги
надеть — рыпу не оберешься…
— Вотъ, ето ботинки, такъ ботинки…
радовался казакъ. Ведъ, ето, какъ она, моя то, пройдетъ — усехъ въ жаръ
броситъ. И старыхъ, и молодыхъ… А ужъ про бабье говорить не приходится:
ежели отъ зависти не подавятся, такъ мужей поедомъ съедятъ… И што за
ботинки! Хоть на столъ станови…
Уложилъ ихъ въ сумы и едетъ
домой. Едетъ и песенку себе курлычитъ. Потомъ улыбнется и начнетъ
чего-то подмигивать, да плечомъ поводитъ. Усы закрутилъ и папаха у него
святымъ духомъ держится — чисто приклеенная. На самомъ — что ни на есть —
затылке…
Случилось служивому проезжать станицу Голубинскую ивъ
той станице заночевать. Остановился онъ въ одномъ курене. Сталъ
раскладаться, — видитъ: молодайка по купеню ходитъ — вертится, боками
поводитъ и глазишшами своими черными стреляетъ во все стороны. Сама изъ
себя пригожая, да красивая такая. Косы у ей черныя, что ворона крыло,
брови густыя, а ужъ губы-то, губы — кровь… Того и гляди, лопнутъ: нежныя
такiя, кожица на нихъ тонкая, что папиросная бумага.
Искусился казакъ. Помутилось у него въ голове.
Досталъ онъ ботинки, сталъ ихъ въ поднятой руке поворачивать.
— Ихъ — говоритъ — вотъ ботиночки! Жане везу… Вотъ ето такъ ботиночки…
А самъ коситъ взглядомъ на молодуху.
У той духъ занялся, какъ увидала она обновочку.
Стала — ровно пришитая, глазъ не сводитъ.
А казакъ, шельма, надавитъ ботинки, а те: ри-ипъ!
Досталъ этотъ рипъ до женскаго сердца, ухватился за него и никуды не отпускаетъ…
Моргнулъ ей казакъ, а она только голову наклонила…
Пошелъ казакъ на дворъ… Передъ ночкой воздухомъ подышать… Кровь у
него молодецкая бурлитъ, наружу просится, въ сердце толкается…
Перелезъ черезъ тынъ и сталъ раздумывать:
— А что же я жене то привезу?..
И решилъ этихъ ботинокъ ни подъ какую цену не отдавать, а надуть какъ-нибудь молодуху…
Сорвалъ у ней на огороде два качана капусты, завернулъ въ платокъ и
вернулся въ курень. Положилъ ихъ подъ подушку. А когда пришла ночька, а
съ ночькой, таясь, пробралась къ казаку казачка — провели они сладкое
время…
— А ботиночки иде? — спрашиваетъ она.
— Ды у тебе жъ въ головахъ… отвечаетъ казакъ.
Нажметъ казачка затылкомъ подушку, а капуста под ней: ри-ипъ!
— Рипи — рипи, — приговариваетъ бабочка — сегодня въ головахъ, а завтра будешь на ногахъ рипеть…
Поутру уехалъ казакъ дальше въ путь-дороженьку.
Схватилась его казачка Голубинской станицы, а казака и следъ
простылъ. Подняла подушку: узелокъ… азвязала она узелокъ, а въ немъ —
два кочана капусты.
И заплакала она горько, горько…
Да что-жъ? Бабьи слезы — все одно, что вода.
Станица Суворовская (Кобылянская). «Пегая Кобыла».
Суворовскую станицу дразнятъ такъ же, какъ и Нижне-Чирскую. Разница
между ними та, что въ Суворовской, вместо осетра, вытащили изъ Дона
пегую кобылу не для архiерея, а для Наказнаго Атамана. Наказный такъ
разозлился на станицу Суворовскую, что тутъ же, на берегу Дона,
раскричался, расплевался и приказалъ:
— Впредь станице именоваться Кобылянской…
И только в последнее уже время станица Кобылянская приняла старое свое названiе — Суворовская.
"Дражнение" Вешенской станицы ("куцая",
"ломохвостая") существовало и в стихах. Дело в том, что кобеля втянули
на колокольню и вдарили в колокола. С перепугу кобель выскочил и сломал
хвост. Станичники стали думать, как горю пособить, как починить хвост,
но так и не нашливыхода из положения, и остался кобель ломохвостым, а с
ним и вся станица.
В Вешенской станице
Кобель упал со звоницы.
Звали его Цуцучком
На колокольню манили кусочком.
Стали думать и рядить,
Как же быть:
Если приварить,
То не будет служить;
Если припаять,
То не будет стоять;
Если приклепать,
То не будет вилять.
Если .....
То ........
И дальше " если" и "то", но ничего не нашли станишники... Так и остался кобель куцым на весь век.
Станицу Цымлянскую "дражнят" -- "Малашка в кивнр наджекала."
Случилось это в те времена, когда казаки носили еще кивера. По
окончании срока службы казаки из полков направлялись по своим окружным
станицам, откуда после осмотра специальной комиссией их обмундирования и
снаряжения разъезжались по домам. Таким порядком прибыли в свою
окружную станицу и казаки Цымлянские. Накануне смотра несколько казаков -
цымлян решили погулять. Так как гульба без баб все равно, что свадьба
без музыки, то они позвали одну бойкую бабенку, которую звали Маланьей.
В самый разгар веселья во дворе показался взводный урядник. Казаки ,не
желая, что бы взводный застал их с бабаой, уговорили Маланью спрятаться
на время в сундук одного из казаков ( каждый казак для хранения своих
вещей имел сундук). Взводный приказал казакам идти к окружному
правлению, где окружной атаман хотел что-то сказать разъезжающимся
казакам. Подвыпившие казаки , игриво, с шутками , смехом и прибаутками
ушли, совершенно забыв про Маланью. И вот во время их отсутсвия Маланья
поимела позыв к отправлению "больших" естесвенных надобностей. Не смея
вылезти из сундука, она стала в нем шарить рукой, что бы найти хоть
какую - нибудь тряпку. Нащупала кивер, в который и сделала что ей
требовалось.
На другой день смотр, а после долгождаееый разъезд по
домам. Каждый казак повытаскивал свои вещи из сундука и разложил перед
собой. День был жаркий с легким ветерком. Выложил сои вещи и тот казак, в
сундуке которого пряталась Маланья. Казаки, соседи его, начали
поддергивать носами, говоря:
" Г..... ваняить... ." Приходит
взводный, делая последний осмотр, все ли в порядке.Дойдя до этого
казака, он тоже начинает поддергивать носом и говорит: " Если кто из
вас, ребята, абмарался, нехай сбегает, абмоится, время еще есть". На
обратном пути, дойдя до этого места, взводный снова остановился,
посмотрел на всю группу казаков, стоявших здесь, и осмотрел их сапоги,
не пристала ли к ним какая - нибудь пакость, но не найдя ничего,
покрутил головой и пробормотал: "Ваняить...."
Начался смотр.
Офицер в сопровождении писаря с арматурными списками и 2-3 офицеров,
останавливался перед каждым казаком и проверял по списку наличие вещей и
их состояние. Дойдя до казака, что наканунепрятал маланью, спросил,
глядя в список:" Какой станицы, молодец? Цымлянской?"
"Так точно, Ваше Благородье" - бойко отвечал казак.
"А, ну-ка показывай что у тебя есть... Так мундир, кивер..... а ну-ка раскрой ка, братец, твой кивер....."
Казак развернул кивер и .... о скандал!.... в кивере было г.....
Тут офицер разразился неимоверной бранью.
Казак в недоумении смущенно молчит.
"Позвать взводного!" кричит офицер. Подбегает взводный.
"Чиво изволите, ваше Благородье?"
"Смотри... Что это, г..... или нет?"- показывает на кивер.
"Виновт, Ваше благородья, не досмотрел...." - отвечал взводный, кусая губы от душившего его смеха.
На следствии казаки - цымляне чистосердечно рассказали, как погуляли и
как смрятали Маланью в сундук. Розыскали Маланью и она в точности
потвердила их рассказ. А на вопрос , почему она это сделала, ответила,
что в сундуке кроме кивера никакой другой посуды не нашла.
Ни для
казаков, ни для взводного эта история никаких последствий не имела, но
на доброе имя славной станицы это легло черным пятном. Казаки,
разъехавшись по домам, рассказывали в кругу родных и друзей забавную
историю, как цымлянам Маланья в кивер "наджекала."
|
